Она весело, сверкнув зубами, взглянула на него, потянула носом аромат, одобрительно качнула головой и ответила с той же улыбкой:

— У меня не засидится! Знаю я эту братию. Ты-то вот откуда с ним знаком?

— А не поверишь! За пять минут до того, как с тобой встретился. Шел навстречу прохожий. Спросил его про речку, он ответил. Потом про твой дом сказал. Гостеприимный, говорит. Получше, чем в гостинице останавливаться. Это когда я поинтересовался у него, где тут можно голову преклонить. Ну, как говорится, «кости бросить».

— Ну, уж скажешь — кости! — продолжала она смеяться. — Нынче у мужиков-то нечасто и встретишь такие «кости», ишь ты, скромник!

— Так у мужиков-то — откуда? У мужчин — это другое дело. Замечаешь разницу?

— Ой, да мне-то что? Постояльцы — они все и есть такие. Что мужики, что мужчины твои. Нынче вот стало с ними туго.

— Что так?

— Да фабрика-то, «Универсал» наш, накрылся, говорят, уже окончательно. Прежде, бывало, без конца гости ехали, в гостинице мест не оставалось. Еще покойный муж мой застал этот… как его? Бум. Тогда вот и дом перестроили, комнаты определили. Народ пошел. А теперь чего прикажешь делать? Кому нужно тут? За любое ухватиться готова, ну… сам понимаешь, приезжий — он был всегда желанный гость. Да к тебе это не относится.

— Почему же? — вмиг ухватился за фразу Филя, и хозяйка, похоже, слегка смутилась.

— Ты ж ведь не в командировку… — нашлась она.

— Трудно одной? — серьезно спросил Филя. — Мужского глаза нет? Рук, да?

Она только молча утвердительно покачала головой и вздохнула.

— А муж-то, с чего он?

Тут она молча отмахнулась, будто и вспоминать не хотела о своем прошлом. Но Филя немедленно истолковал ее жест по-своему. Спросил с легкой и необидной ухмылочкой:

— Видать, слабоват был, да?

И снова женщина промолчала, только посмотрела ему в глаза с долгой такой печалью и вздохнула устало:

— Тебе, милок, не понять, у тебя, вижу, кругом порядок. Позавидовала б, да ведь совсем не знаю тебя.

— Так узнать нетрудно. Была б охота, да? — он тоже пристально взглянул ей в глаза и подмигнул: — А тебе помочь, я уверен, святое дело… Ну, ладно, — вздохнул и он, отмечая, что женщина стала словно бы другой — и внешне изменилась, и душевней как-то стала. — Поправим чего, если надо, плотницкое дело — это мы уже проходили.

— А где?

— Ох, далеко… — Филя вдруг понял, что его ответ она истолковала однозначно: на зоне, где ж еще? И усмехнулся: — Не там, где ты подумала. В армии, Фросенька. В спецназе. Далеко, за границей.

— Вон оно что… — с пониманием протянула она и кивнула, имея в виду его спину: — От этого, значит? Там?

Филя понял, что она имеет в виду рубцы от старых ранений, и кивнул, а она, будто опомнившись, сердито закричала:

— Да где ж его черт носит?! Знала б, что не дружок он тебе, на пушечный выстрел не подпустила бы!

— А чего так?

— Да ты не смейся, пьянь же они все… Нешто добрый мужик… мужчина, — поправилась она с лукавой улыбкой, — станет в сарае с поросятами жить?

— А может, он их стережет? Как вот на фабрике этой?

— Ой, да там уж и стеречь нечего, все, что могут, растаскивают. Нет хозяина у фабрики.

— А где ж он? — Филя проявил повышенное внимание, но не к хозяину, а к самой Фросе, так на нее посмотрел, что она даже пышными плечами слегка передернула, будто от внезапного озноба. И застеснялась, опустила глаза.

— Да кто чего говорит… Одни говорят — сам себя стрельнул, разорился, мол, и руки наложил. Другие, что его застрелили, чтоб разорить. Еще слышала, будто скупили тут все на корню, а он как бы сопротивляться начал, вот его и… Разное слышала. Да неинтересно это тебе.

— Почему же, как раз наоборот. Слушай, девушка, — доверительно подался он к ней, — а если я тебя очень хорошо попрошу, а? — и посмотрел «со значением». — Расскажешь?

— Да зачем тебе? — она чуть нервно засмеялась и добавила: — И где ж ты, милый, девушку-то увидал?

— Так вот же, рядом со мной. А что, чем плоха? Мне так, например, очень нравится… Даже помечтать о такой, и за одно это — уже огромное спасибо.

Он открыто рассмеялся, как бы приглашая и ее разделить его радость. И она готова была уже к встречному смеху. Но это ясное ощущение их стремительного душевного сближения перебил появившийся Сергуня с бутылочными горлышками, торчавшими из карманов и кругом копченой колбасы, кольцом надетой на руку, в которой был зажат белый батон в целлофановом пакете.

— Вот он я! — обрадовал он их своим появлением.

— Ну, пришел так и пришел, — напряженно и сухо перебила его восторг хозяйка. И, метнув острый, глубокий взгляд на Филю, строго добавила — исключительно для Сергуни: — Это я сегодня такая добрая, а чтоб потом мне тут — ни-ни! Ты меня знаешь, не терплю! Ступай к своим поросятам, там и гуляй. А это, — она кивнула на горлышки, — только ради гостя. Потому наливай, дуй и отваливай!

— Ну, может, эта-а… — протянул Филя примирительно, — разок-то разрешишь, хозяюшка? — и подмигнул ей тайком, а она сдвинула губы, пряча радостную улыбку, и… разрешила.

— Ладно уж, так и быть. Поллитру — валяйте, вон и закуски принесла, — она указала на сковородку жареной картошки с салом и зелень на тарелке, — а четвертушку я у вас временно конфискую. Может, потом разрешу. Утром. А колбасу давай сюда, гостю на завтрак пойдет.

— Ну вот, видишь, какая у нас славная хозяюшка, а, Сергуня? И, главное, заботливая… Прямо слов нет, какая добрая да ласковая, верно? А ты мне скажи честно, какая другая женщина станет долго терпеть нашего брата-пьяницу? Им же сочувствовать надо, понимать их, помогать изо всех сил, стараться, чтоб им, родненьким нашим, жарко было, верно? А мы чего делаем? Вот то-то и оно… Давай, значит, первую поднимем за нашу хозяюшку. Нальем и выпьем… Чтоб здоровая была, красивая такая же, чтоб везло ей в жизни нашей проклятой и чтоб худые люди ее не обижали.

Говорил вот так, раздумчиво вроде, а у самого прямо масло по сердцу, так на глазах «расцветала» Фрося, смущенно улыбаясь, прерывисто дыша и пряча взгляд. И закончил свой тост Филя совсем уж просительным тоном:

— А колбаски-то отрежь, не жмись, я тебе еще куплю, сколько скажешь.

— Ой, Господи, да что ж с вами делать? — Хозяйка засмеялась, отдавая колбасу Филе. — Лопайте, я ж не от жадности, а чтоб порядок был. Гость-то добрый, так зачем же его разорять?

— Ну уж не разорюсь, чай…

И потекло застолье.

Разговор, как и постарался Филипп, потек в русле последних событий, развернувшихся в Боброве. Гость интересовался постольку, поскольку об этом плелась беседа, то есть не заставлял, а больше слушал и все удивлялся, вызывая у Фроси с Сергуней нараставшее желание высказаться подробнее. Всем ведь была известна подоплека событий, но каждый в городе реагировал по-своему. Вот именно этот спектр мнений и интересовал больше всего сыщика Агеева. А не Филю, который с удовольствием посматривал, как ерзала на стуле хозяйка, бросая на него почему-то робкие уже взгляды, будто надеялась, что он сам выпроводит постороннего.

Короче, когда Сергуня стал повторяться, — Филипп наливал ему больше, чем себе, а сам лишь надпивал, что замечала Фрося, одобрительно кивая при этом, — он встал и, как бы завершая застолье, предложил выпить еще раз за хозяйку, а затем остановиться. Тем более что завтра, как обещано, может, хозяюшка расщедрится и с утречка нальет по рюмочке, чтоб день хорошо прошел, а сегодня пора и о деле подумать. Забор посмотреть. Ибо Филя исповедовал такой принцип: пообещал — сделай, иначе какой же ты после этого мужчина? Прямо так вот, решительно и серьезно, он об этом и заявил.

И на таком вполне логичном заявлении застолье и завершилось: без всяких обид, спокойно, уважительно. Сергуня всем своим видом показывал, что доволен вполне, обычай соблюден. И отчалил, прихватив свою снасть и пообещав Филе появиться завтра, однако не слишком и рано, чтобы дать гостю поспать. Ну, а если чего, так у Сергуни еще есть пара удочек в запасе. На том и порешили.